|
Александр Балтин – член Союза писателей Москвы, автор 18-ти поэтических книг, свыше 160 публикаций в 62 изданиях России, Украины, Италии, США, лауреат международных поэтических конкурсов, стихи переведены на итальянский язык.
ЦЕНА ИДЕАЛА
(стихотворение в прозе)
Вышел из кухмистерской, и потянулся сладко, смакуя послевкусие. Постоял на галдарее, глядя на искристо-зернистый, сине-белый снег; и вдруг – она – тоненькая,
Порывистая, великолепная. Сбежал по ступенькам, и крикнул извозчика. – Скорее – за ней! ЗАСКРИПЕЛИ ПОЛОЗЬЯ ВЕСЕЛО, ГРОМАДНЫЕ, РАЗНОЦВЕТНЫЕ ДОМА ВАЛИЛИ В ГЛАЗА, ЮРОДИВЫЙ ВЗВЫЛ, ТРЯСЯ грязной бородой. Поражала скорость движения – Она, та девушка, та прекрасная неизвестная – свернула в один проулок, во второй, наполовину заваленный брёвнами, и вдруг – во двор. – Стой! – крикнул извозчику, и кинув монету, устремился за…Чёрно-белый колодец-гроб, лабиринт страхов, слепые стены домов, и – костёр, как рыжий крик боли, и – низкое жёлтое окно, а за ним прачки – толстые, мощные, шум стирки, пар…И – страх дворов, которым нет конца.
Вот вам цена идеала.
ЧЕРДАК
(стихотворение в прозе)
Чердак…узкая лодочка детской мечты. Не такая уж лодочка, если объективно, вполне даже комната, с масляной картиной над оконцем – женщина несёт поднос, уставленный чашками.
Диван, покрытый пёстрой тканью, от которой пахнет сыростью, скрипуч; когда-то в дождливые дни, в детстве, которое не вернуть, сидели с братом по-турецки на этом диване, шлёпая засаленными картами, играли в дурака.
Опасная двухвостка.
Двухвостка – самое страшное существо – живая капсула с ядом, с двурогим скорпионьим хвостом.
Щиты превращают стены в хранилище, и там, за ними – удочки, спиннинги, всякая рыболовная снасть. Тугие лески, и крючки остры, и…когда же едем на озеро?
Из окна видна яблони, и капустные грядки, а кочаны – туго скрученные головы: хранят мысли, что завершатся в щах.
А когда завершишься ты?
МУЗЕИ
(Стихотворение в прозе)
Бивни, испещрённые резьбой – целое селенье: хижины, кто-то готовит пищу, ловят птиц; корейские желтоватые шары – один в другом – кружевная, полупрозрачная кость.
Но Зоологический музей нравился ничуть не меньше музея Востока. Огромные скелеты доисторических существ, подъём наверх, и там – шкафы, ящики с чучелами, коллекции бабочек, огромная серая белуга, подвешенная на маленьких цепях…
Морской музей был в церкви; и, может быть, ничего не зная о вере, я ходил в алтаре, рассматривал макет подводных работ.
А махина Исторического? Малюсенькие посады, крошечные терема, деревья, макетный минимир. А вот настоящие одежды, наконечники стрел, повозки…
Пёстрый калейдоскоп детства.
АКВАРЕЛЬ
(стихотворение в прозе)
Крохотные ванночки с акварелью (вазочки будущих цветовых гармоний). Синяя зализана кисточкой до блестящего донца, жёлтой осталось побольше, но больше всего – красной, видимо ребёнок не любит этот цвет ( ангина, цветущие маки). В баночке с водой возникают волшебные разводы, и вот белый глянец бумаги теряет собственную чистоту, и неумолчная река течёт куда-то в неизвестность, играя береговым разнотравьем.
ДОМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В ТАЛЛИННЕ
(стихотворение в прозе)
Домская церковь – высшая ли точка Таллинна? Стройная звучащая высота. Тайнознание, ставшее архитектурой. Полумрак, плотно текущий внутри, скрывает верхи возносящихся колонн, и могильные плиты под ногами противоречат роскошным белым надгробиям в нефах. Сама церковь – взмыв белого цвета, и смотровая площадка рядом, открывающая изломы городских переулков, хребтины черепичных крыш, - точно нос корабля, неподвижно плывущего в неизвестную даль.
СОВЕТСКАЯ КАЧАЛКА
(стихотворение в прозе)
Фамилия странная – Стула, звали Игорь; он был из Люберец, и подпольные эти качалки, равно жестоковыйные люди воинственного микрорайона были знакомы ему. Он смугловат, с удлинённым лицом, широкоплеч, коренаст.
Из низкого, к полу окна заводского атлетического зала видны тесно сближенные, стакнутые, грязно-коричневые золотые корпуса. Стекло пыльное, неприятное, а штанги в зале в основном самодельные.
Игорь Люпинский, недоучившийся студент-экономист, а ныне кооператор, лысоват, общителен, делает долгие перерывы между подходами, обсуждая с кем придётся одно, другое…
Незнайкин – опровергая фамилию блестяще учащийся третьекурсник, смеется дробно. У него чуть вогнутое лицо, жёстко стоящие дыбом волосы, торс античного героя.
У экономического ВУЗа договор с этим заводом.
Грохот блинов, гирь, гантелей.
Раннее постсоветское время.
Горьковатый привкус молодости во мне.
ВОЗЛЕ ВДНХ
(стихотворение в прозе)
Памятник де Голлю напоминает застывший выстрел. (насколько реальна статика?) Подростки катаются на досках, виртуозно слетают по лестницам возле гостиницы Космос, подпрыгивают, ловят доски руками. Рядом серебрится фонтан. Огромная масса Космоса – гостиницы, составленной из тяжёлого мяса жизни. Ночной полёт, мерцание рекламы, ощущение огромного городского пространства не даёт ощущения сопричастности, единства. И длинный де Голль глядит на огни.
СНЕГ
(стихотворение в прозе)
Снеговое мерцанье, пласты снега, рассыпающиеся синевой, изумрудные искры, рубиновые высверки. Богатство оттенков гарантирует разнообразие впечатлений, хотя впечатления эти – тихие, локальные, не выходящие за предел скромного события.
В детстве в Калуге катались на санках в овраге, и счастье полёта совмещалось с пластами дальних городских огней – казавшихся пластами руды в чёрной почве ночи.
На лыжах ходил кататься в лесопарк, возле которого жили в Москве, и в прикосновении лыжной палки к высеребренным ветвям было нечто мистическое.
Сколько снега перевидал за жизнь, а всё мало, всё хочется ещё…
ПРОГУЛКИ ПО МОСКВЕ
(стихотворение в прозе)
Прогулки по Москве кругами, проулками, всё одно и тоже бесконечно разное, любимое. Когда-то в детстве с отцом ходили, смотрели на старые церкви, отец брал путеводитель, осматривали памятники или старинные особняки, сверяясь с комментариями текста.
Заходили в букинистические, где под толстым стеклом прилавка неподвижно плыли редкие рыбины книг; отец о чём-то говорил с букинистами, что-то покупал.
Потом, когда отца не стало, бродил я один, представляя тень его, идущую рядом, и что-то бормоча под нос, а Москва сияла вокруг роскошным каменным садом.
СОН ВО СНЕ
(стихотворение в прозе)
Жирные, ярко-синие, фиолетовые цветы в бетонном квадрате клумбы мерцают неопределённостью сна. Кафе вдаётся прямо в эти цветы, жёлтые и зелёные столики, за которыми сидят люди, неподвижные, как манекены; и тут же дом, кафе будто спускается из него, и вход в дом осуществлён без лестницы. Пол щеляст, коридоры длинны, две чёрные, толстые, армянистые женщины ругаются над кастрюлей с супом, пузан в майке и тренировочных штанах отчитывает мальчишку, и сновидец, он же и персонаж сна, идёт, высматривая что-то, ища, не имея сил проснуться…
ОЖИДАНИЕ
(стихотворение в прозе)
Искрасна-чёрной – данность переливалась за окном. Жёлтый янтарь света сыпал лепестки на клавиши пианино, и ребёнок бормотал – Понедельник, понедельник…тупо глядя в готические завитушки нот. Через неделю каникулы, и вся вязь мелочей, сумма вставаний и засыпаний, обширность классов и ужас неусвоенной математики казались неодолимым пространством.
35 лет прошло, а всё помню то ощущение, и понимаю теперь, усталый, опутанный разочарованьями, что тайну времени не разгадать.
НАДПИСЬ НА КНИГЕ
(Стихотворение в прозе)
Когда поэт Михаил Гипси, издавший книжку футуристических стихов( без рифм, конечно) в лиловой обложке – говорил молодой женщине, что не может жить без неё, она смеялась.
И действительно – как так не может жить в Торжке в 1908 году? Где жизнь сама столь конкретна, что кажется можно её порезать на ломти и взять в руки. Где в грибном ряду рынка продают хрусткие солёные грузди, а жёлтые дома в два, а редко три этажа, прочно хранят в себе слои уютного, тёплого, пёстрого быта с тяжёлыми пирогами, самоваром, овально отражающим любое лицо, и лоскутными одеялами…
Тем не менее, поэт говорил, а молодая женщина смеялась.
А потом кормила его шоколадом, отламывая от толстой плитки.
Вот она, книжка Михаила Гипси – я держу её, поэт не стал знаменит, нет-нет, а коричневая дарственная надпись моей бабушке, кормившей его шоколадом, выцвела и расплылась.
ЛАТИНОАМЕРИКАНСКОЕ
(Стихотворение в прозе)
На столе тирана, в одном из залов бесконечного, лабиринтообразного дворца, где бессчётные белые бинты лестниц убаюкивают раны пространства – на этом столе,
Сквозь гроссбухи, тронутые нежной розовой плесенью, проросли красные, ребристые, фиолетовые грибы, Задумчивая вялая корова мягкими слюнявыми губами теребила миткалевые занавески с золотыми кистями.
Ни грибов, ни корову никто не трогал.
Офицер из высших – в мундире с бессчётными звёздами и ромбами орденов – склонясь к тирану – удобно, в зелёном халате сидящему в кресле – говорит минут 15.
- Ошибка исключена? – Абсолютно, мой генерал!( Естественно –
Латинская Америка, пальмы в стрельчатых окнах дворца-замка.)
Офицер включает диктофон, и медоточивый голос первого адъютанта выдаёт такие рулады, что суть предательства становится очевидна. – А тут, мой генерал, - шепчет офицер, нажав кнопку и остановив запись – папка с материалами, изобличающими заговор.
Пухлая епископальная рука взмывает в воздух. – Иди. Я посмотрю.
Уже в машине, в роскошном авто, закурив, офицер позволяет себе улыбку. Долго и тщательно готовил он этот псевдозаговор,
Тщательно разбивал сад иллюзий, подбирал помощников,
Думал, кто подойдёт для подставы, комбинировал, искал. Тиран
Будет оплетён ложью, и, дёргая за прочные её нити, можно будет…о! Дух захватывает от перспектив.
Тиран, зевая, кидает папку с бумагами корове, сбрасывает на пол диктофон, раздавив его, идёт купаться в душистом, ароматном бассейне…
МАЛЕНЬКИЕ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ШТУДИИ
(Стихотворения в прозе)
1
Читая А. Платонова
Сгущённая смысловая плазма платоновских рассказов, согретая теплом естества, всеобщностью, фантазиями( или провидением?)
Фёдорова?
Я добрался до Чевенгура. Ощущение гигантской карикатуры на
мироустройство, не люди – а «рыла», неистовство словесной Босхианы. Прелестный свет рассказов потух под плитами
переогромленного абсурда.
И меня вновь зовут Третий сын и Путешествие воробья.
2
Видение матери
От долгого трудного молитвенного напряжения женщина-мать
впала в подобие транса, где сквозь картины реальности, одетые сном проступали чистые огни света.
Большой белый ангел, знавший суть её молитв, взял её за руку и повёл коридором, стены которого были ядовито-красны.За одной из дверей её мальчик резвился, оседлав деревянную лошадку.За другой, он же, став бледным юношей читал толстую книгу. Потом была комната, полная сизого табачного дыма, где молодые люди жадно спорили о сущности мироустройства. Много ещё было дверей, но последняя открывала виселицу. Мать вскрикнула и очнулась.
Тяжело болевший маленький её сын был вне опасности.
Звали его Кондратий Рылеев.
3
Сумерки
Сумерки – время мысли, ибо утро обычно пронизано животным и сладким ощущением себя в теле жизни. Нежный муар сумерек легко отодвигаем, и тогда обнажаются во плоти
невиданные парадоксы, догадки, предчувствия, тайны.
А впереди – ночь.
Янтарём играет коньяк в графине на столике перед Баратынским.
|
Категории
Новые статьи